Часть первая

Глава первая: Изгнание

Молодой православный священник Алексей ехал в пургу в санях к новому месту своего служения, укрываясь от ветра и мороза не слишком подходящей для этого холстиной, которой когда-то накрывали сено. Некоторое количество этого сена, оставшееся в санях, оказалось очень кстати, спасая его от лютой стужи.

Мужик, согласившийся довезти Алексея до до маленького скита, где ему надлежало отныне жить, время от времени рассыпал проклятия в адрес погоды и грелся самогоном.

Место это в предгорьях Урала, куда был отправлен Алексей, было для него своего рода ссылкой.

… А ведь так недавно была Москва, жизнь в самом центре происходящих в стране событий, учёба в Спасском монастыре, а затем в греко-латинской академии Семёна Полоцкого, только что созданной по образцу европейских университетов. Потом — рукоположение в присутствии приближенных к царскому двору священнослужителей... Это обещало блестящее будущее…

… И вот — всё рухнуло!

Вначале умер его опекун-воспитатель — честный и мудрый человек. Он вёл все имущественные дела Алексея. И Алексей — сирота из знатного и богатого рода — был свободен от всей суеты по управлению имениями.

Алексей — лишь к духовному направлял все свои устремления. Он избрал для себя путь монашеского служения Богу — ибо к тому с детских лет имел мечты и намерения.

После смерти опекуна, недолго думая, Алексей передал всё своё имущество и деньги церкви — и затем принял постриг. Ведь «трудно богатому войти в Царствие Небесное»*. И очень скоро после этого — всё и случилось: опала, изгнание…

Алексею больно было вспоминать об этом… Ведь лишь деньги немалые и земли, ему прежде принадлежавшие, были очень сильно нужны тем, кто распорядились избавиться от его присутствия в Москве… Каждый из них спешил присвоить как можно больший кусок сего земного добра…

И ещё — неугоден был молодой и страстный проповедник преображения духовной жизни…

И вот теперь — рухнуло всё: все его мечты о преобразовании жизни церковной, все мысли о свершении добрых дел во Славу Божию, во благо государства Российского, во благо народа в стране огромной, ныне столь униженно живущего…

… Теперь он стал одним из тех, кто уже никогда не смогут ничего изменить в жизни и церкви, и страны в целом…

… А ведь казалось… Мысли горькие об участи своей печальной — словно серый туман кружились в голове Алексея:

«Теперь я — никто… Я — словно снежинка в этой пурге… И какая разница: растает ли она сейчас — или вмёрзнет в какой-нибудь сугроб и будет в нём ждать своего конца по весне…

Может быть, остаться в каком-нибудь уездном городке? Начать другую жизнь? И никто никогда не узнает: где я сгинул, кем стал?

… А впрочем — зачем? Нет в том смысла!... Не к тому ведь стремится душа! Ведь по глубокой своей устремлённости — путь монашеский я избирал!

Иль, может быть, Богу нужна зачем-то такая моя горькая участь?

Сколько вопросов! А ответов — нет!…»

Время от времени Алексей мысленно возвращался к последним неделям своей столичной жизни, вспоминал пламенные речи, что произносил он перед многими своими друзьями и наставниками. Ему казалось, что его слова зажигали и в других людях любовь к Богу и стремление к преображению духовной жизни в стране. Алексей был уверен, что знает, как это можно и нужно сделать! Лишь бы его услышали те, кто правят жизнью церковной, — чтоб рассказали об этом царю...

И вот — они услышали…

… Он вспоминал последний разговор с тем, кто объявил ему об изгнании из Москвы. Ярко всплыло в памяти насмешливое выражение лица говорившего, его высокомерный тон «победителя» в этой жизни, всегда знающего, на чью сторону встать в интригах придворных — чтоб самому и уцелеть, и продвинуться…

— Вот и поедешь теперь, — говорил он, — от мыслей своих еретических избавление получать да каяться! Вон — старец Николай прежде тоже учить всех пытался, хотел всех «торгующих из храмов изгнать»… Ничего! Образумился! И слово хоть одно от него теперь не каждый год слышат…

— Что ж плохого в нестяжании, если так Иисус заповедовал?

— Так не о своём же богатстве печёмся! О богатстве церкви! А ты — осуждаешь! А то — грех!

… Алексей действительно поймал себя на осуждающих мыслях, ибо не раз видел богатое убранство жилища говорившего, видел его вкушающим скоромную пищу в пост в великом изобилии: «по благословению и для поправления немощи телесной». Только какая же то немощь? Живот — округлый, щёки — лоснящиеся от жира…

«Осуждаю ли я? Обиделся ли?»

… «Любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас, благотворите ненавидящим вас и молитесь за обижающих вас и гонящих вас!»*

Алексей попробовал углубиться в молитвы.

Ветер стих, снегопад закончился, всё начало сверкать в свете выбравшегося из-за облаков закатного уже солнца.

Красота и безмолвие снежное!

… Возница остановил сани:

— Дальше дороги нет, пешком ступайте!

— Как это — нет?

— Нет и не было! Летом тропинка есть, а сейчас — так идите!

— А деревня где?

— И деревни нет! Весь народ давно уж к заводу железнорудному переселили. Тут — лишь несколько домов осталось. Те, кто к работе на рудниках и в печах плавильных непригодны, — только те тут век свой теперь доживают.

… Извозчик махнул рукой в сторону покосившихся и почерневших изб, видневшихся вдали.

Потом он повернулся в другую сторону и показал рукой направление, куда Алексею идти:

— Вон — крест над верхушками деревьев! Видите? Так на него и идите! Там — скит. И старец Николай там живёт.

… Алексей взял мешок со своими скромными пожитками, приладил к спине и зашагал в направлении к тому кресту.